Его новая жизнь начинается весьма сумбурно — без единого воспоминания; под противный писк кардиомонитора и гомон медперсонала, от которых и без того раскалывающая голова разрывалась от новых приступов боли, будто внутри взрывали петарды. Его о чем-то спрашивали, а он даже не мог понять смысл вопросов, больше всего на свете желая, чтобы все пошли к черту, позволили снова провалиться в спасительную темноту.

«А это кого принесло?» — раздраженно думает он, когда в палате появляется еще один человек. И это вместо того, чтобы просто оставить его в покое.
— Ты, наконец, очнулся. Как себя чувствуешь? — Тот выглядит взволнованно и радостно, в отличие от пациента, который бросает хмурые взгляды на новоприбывшего. Какой-то офисный планктон: строгий костюм с иголочки, галстук, очки в круглой оправе. Ничего примечательного, разве что родинка над верхней губой притягивала внимание.
— Бывало и лучше. — Голос звучит хриплым и ломким, срывающимся. — Мы знакомы?
— Ты не помнишь? — Он отрицательно качает головой, отмечая, как радость моментально сползает с чужого лица, сменяясь удивлением и растерянностью, а после выражением глубокой задумчивости, словно незнакомец решает в уме сложную задачу, и закрывает глаза, не придавая значения, как под «я… навещу тебя позже» захлопывается дверь палаты. Плевать, пусть катится. Все, что сейчас волновало — горячая волна боли, с новой силой разливающая по черепной коробке.

Следующая их встреча состоится только спустя неделю.

Ода, нашпигованный медикаментами, как рождественский гусь яблоками, и уже изрядно уставший от неустанного внимания врачей, даже испытывает душевный подъем при виде посетителя. Все лучше, чем кто-то из персонала с очередной порцией проклятых пилюль, которые у него уже скоро из глотки полезут.
— Здравствуй, Анго. Не вспомнил. — Тут же спешит пояснить он, видя, как загорается огонек надежды в глазах напротив, и жестом предлагает занять место рядом с больничной койкой. — Узнал у врачей. Так же как свое имя, возраст и то, что обязан тебе своим пребыванием здесь. Поговорим?

— Значит мы друзья? — Кивок. Сакуноске не сводит взгляда с человека, что был его единственной ниточкой к прошлому; смотрит пристально, будто подозревает в чем. Ответы его «друга» неясные и расплывчатые, как дрожащее марево горячего воздуха над плавящимся асфальтом в жару. Юлит, не договаривает, но то, что все же решается рассказать, отчего-то кажется правдивым. Вот только стоит ли сейчас доверять интуиции. — Ладно, допустим. Скажи лучше, чем я вообще занимался? У меня есть работа, жилье? Мне есть куда возвращаться после выписки?

— Ты был… разнорабочим в одной организации, ничего особенного, но с недавних пор безработный. — Он хмурится — конечно, пулевое в грудь обычное дело для разнорабочего, ничего особенного — не верит, и Анго видит это, но оба продолжают делать хорошую мину при плохой игре. Недоверие ширится, разливается внутри, как река в половодье, но Ода решает оставить все как есть — знает, что не выведает больше, чем ему готовы рассказать, и не хочет терять того, кому известно о его прошлом. — Теперь, когда работа не занимает все твое время, можешь, как всегда и хотел, попробовать себя в писательстве или в чем-то еще, это уж сам решай. Финансово я поддержу тебя, пока не встанешь на ноги.

Оставалось только догадываться, что двигало Сакагучи Анго, но стелил тот через чур уж мягко. И либо все это было какой-то подставой и его состоянием пытались воспользоваться, либо же он забыл что-то действительно важное.

— Погоди-ка, мы же… — Внезапно пришедшая в голову мысль кажется абсурдной, абсолютно неправдоподобной. Но чем черт не шутит, Сакуноске уже ни в чем не был уверен. — Ты весь такой поддерживающий и любезный… У нас что-то было, что-то выходящее за рамки дружеских отношений? — Осторожно интересуется он и едва сдерживается, чтобы не рассмеяться, видя перекошенное лицо своего визитера. — Полагаю, это значит «нет».

Хорошо, проблемой меньше.

***
Анго больше не появляется. Лишь время от времени присылает сообщения на оставленный в последний визит телефон с вопросами о самочувствии, о котором — Ода уверен — и без того знает от лечащего врача.
Запертый в четырех стенах, Сакуноске изнывает от скуки и дикого желания курить. Судя по никотиновым следам на пальцах в той забытой жизни курил он много. Вот только сигареты сейчас последнее, что нужно пациенту, в анамнезе которого самое безобидное — это пробитое легкое.
Выписка становится для него практически праздником. Наконец, объявляется и блудный друг, перевозит его в съемную квартиру, оставляет энную сумму денег «на первое время» и снова исчезает, изредка напоминая о своем существовании телефонными сообщениями.

Первые месяцы даются ему нелегко. Ода отчаянно пытается собрать себя прежнего; вспомнить, что было с ним до ранения, однако память неохотно отдает лишь смутные, путанные образы. Он выкуривает по пачке сигарет в день, бесцельно слоняется по городу в поисках чего-то знакомого и, пожалуй, немного больше, чем стоило, налегает на виски.

А после, как-то неожиданно для самого себя, смиряется. Закидывает немногочисленные вещи в дорожную сумку, берет билет на ближайший рейс до Осаки, откуда был родом, и снова пытается собрать себя по кускам, на этот раз по-новому, не цепляясь за прошлое.
Устраивается на полставки в круглосуточный магазинчик недалеко от дома, посвящая свободное время писательству. Ода не ждет от себя шедевров, он вообще ничего не ждет от простого увлечения. Но чем больше он пишет, тем больше это захватывает его, пока из обычного хобби не превращается в работу.

***
«Поздравляю с выходом книги. А.»

«17 октября автограф-сессия в Йокогаме. Приходи, пропустим по стаканчику после», — Набирает он и нажимает кнопку «отправить», заранее уверенный в отказе. Анго избегает его — интересуется, как обстоят дела, ничего ли не требуется, но всегда находит причины увильнуть от встречи. Поначалу это бесит до зубовного скрежета, но постепенно Сакуноске перестает гадать, почему все так происходит, принимая как данность.

В назначенный день Сакагучи Анго ожидаемо не приходит. Ода знает, что чуть позже получит от того смс с извинениями и рассказами о неотложных делах.

Мероприятие подходит к концу. Он раздает автографы, сыплет благодарности читателям, мечтая оказаться в своей небольшой, залитой солнцем квартирке на верхнем этаже многоэтажки, за стареньким ноутбуком, который купил еще с первой зарплаты, и на котором были написаны все его работы до единой.

— Одасаку… — тихий голос практически тонет в людском гуле, но Ода все-таки слышит. За все четыре года так его называл только Анго.

«Кто-то из прошлого?» — от этой мысли перехватывает дыхание. Сакуноске вскидывает взгляд, смотря в растерянное лицо незнакомца перед собой. Впрочем, он и сам, наверное, выглядит сейчас не менее растерянным.

— Вы… — Он запинается на полуслове, теряя мысль, забывая, что хотел спросить или сказать; прокашливается, берется себя в руки. Пытается по крайней мере. — Вы за автографом? Простите, я не расписываюсь на книгах других авторов…

Ода несколько секунд смотрит на протянутую ему книгу — «Полное руководство по суициду», серьезно? — и просит менеджера принести экземпляр «Безупречного».
«С благодарностью и наилучшими пожеланиями от автора», — карябает на развороте довольно банальную фразу и замирает, обдумывая что-то. Он сомневается, что стоит лезть в это болото, что по прошествии стольких лет вообще хочет вспоминать, но все же в углу страницы пишет номер своего мобильного.

В конце концов за выпавшую возможность нужно хвататься здесь и сейчас, а время все обдумать у него еще будет.